.....Лев Толстой утверждал, что помнил себя чуть ли не с момента рождения, в частности, ему казалось, что он помнит, как его пеленали и нянчили. Я ничего такого не помню. Первое смутное воспоминание - это когда отец поставил меня на стол к огромной трубе граммофона и я слушаю какую-то громкую музыку. Отец ушёл на фронт и погиб, когда мне было около полутора лет, так что я не совсем уверен в своём этом воспоминании, и допускаю, что всё это только в моём воображении по рассказу кого-то из взрослых.

    Однако, я отлично помню, как мама мыла меня в бане, поставив в таз с водой. Баня у нас была "по чёрному", то есть там была каменка с вделанным в неё большим чугунным котлом, а дым при топке выходил в специальное окно, закрываемое ставнем. Раньше вообще не имели понятия о банях не по-чёрному. В общем-то мне нравилось в бане, я и сейчас считаю, что  "по-чёрному" лучше любой современной сауны, в ней легко дышится (у нас говорили - "лёгкий дух"), а от горячей каменки (называли "камница") идёт приятный жар. Вместо "плеснуть на каменку", как выражаются теперь, у нас говорили "сдавать". Даже и теперь, стоит мне приехать в гости к брату в лесной посёлок, и он обязательно натопит баню (конечно, уже не "по-чёрному"), а когда мы будем там париться, и жар уже станет почти невозможно терпеть, он скажет: "сдани" ещё ковшичек. В бане по-чёрному навсегда устанавливался очень специфичный запах, который мне всегда был приятен. Подобный запах бывает в лесных охотничьих или рыбацких  избушках, тоже топившихся по-чёрному. Кстати, наша бабушка ещё помнила и рассказывала нам, что во время её детства в деревне в некоторых семьях ещё были избы по-чёрному. Как и в бане, во время топки русской печи дым наполнял комнаты на уровне выше метр-полтора от пола. Жить в таком доме было, конечно, не легко, но воздух в этих избах должно быть тоже был "лёгкий", приятный и здоровый. Рассказывая, бабушка удивлялась - как это тогда люди не могли додуматься до того, чтобы построить обыкновенный дымоход - дымник, по нашему. Помню, что после бани легко и приятно было бежать вверх на угор к дому. У нас было зеркало, которое немного увеличивало отражение и мне нравилось в него смотреться после бани. В общем-то своим обликом я был доволен, только мне хотелось, чтобы мои очень светлые волосы были зачёсаны назад, как у моего старшего брата. Но если у брата волосы были мягкие и податливые, то моя чёлка, наоборот, была очень жёсткой, и уложить её, как мне хотелось, не было никакой возможности.

.....Наша баня располагалась возле самой речки и в половодье было интересно наблюдать в маленькое оконце, как совсем рядом несётся речной поток и плывут льдины, брёвна, всякий мусор. Правда, я не любил, когда намыливали голову и из-за боли в глазах от мыла начинал орать, что есть мочи. Не знаю теперь, зачем я это делал - боль была вовсе не такой уж сильной. Когда мой брат уехал в город я стал единственным "мужчиной" в семье и рано стал ходить в баню в одиночестве. Обычно меня отправляли туда первым. Видимо поэтому до сих пор не люблю и стесняюсь в общественных банях, а  коллективное мытьё  с друзьями вообще не могу терпеть.

.....Нынешний народ буквально помешался на банях. На дачных участках теперь баню строят в первую очередь. Большинство дачников никаких овощей и ягод уже не выращивают и главное назначение дачи - приехать в выходной, напариться в бане и нажраться шашлыков и водки, как говорится, до упора. Участки огораживают сплошным металлическим забором двухметровой высоты и за пределы забора практически не выходят. Окружающий лес, поля и речка никого не интересуют, кроме как разве свести туда свои отбросы или нарубить берёзовых веток для банного веника. Есть всеобщее убеждение, что баня очень полезна для здоровья и лечит все болезни. Я уверен, что это большое преувеличение. Конечно, приятно в бане после пребывания на морозе или летом в лесу на комарах и оводах, но вряд ли в ней можно лечиться. Наоборот, если ты простудился,  то лучше в баню не ходить - после неё болезнь обострится и непременно поднимется температура.

.....Вполне отчётливо помню, как умер старый конюх и друг семьи Николай Рудный, которого на деревне, видимо за приветливый нрав, все называли просто Николка. Мой старший брат вспоминал, как в какой-нибудь летний праздник наш отец выставлял в открытое окно граммофонную трубу и кричал на другой конец  деревни: Николка иди обедать! На похороны его меня привела бабушка и я со страхом и любопытством рассматривал знакомое и как-то сразу сильно изменившееся лицо Николки, лежащего в гробу, стоявшем посреди комнаты. В этот момент мне было чуть меньше четырёх лет.

.....Хорошо помню, что любил встречать мать, возвращавшуюся с колхозной работы. Увидев её я бежал со всех ног по тропке по верху угора, на котором расположена наша деревня. Подбежав к матери просил, чтобы она взяла меня на руки, так как проделывать весь путь в обратном направлении мне не хотелось. Помню, что однажды очень строгая соседка Анна, по прозвищу Короткая (жена упомянутого выше Николки звалась Анна Долгая и эта Анна, наоборот, была очень добродушная и приветливая) упрекнула мою мать: зачем ты таскаешь на руках уже такого большого парня, ты что, недостаточно устала на работе? Этот упрёк я понял и больше никогда не просился на руки.
.....Мужа Анны Короткой звали Павел Андреевич, он тоже был очень строг и, пожалуй, даже суров. В детстве мы сильно побаивались его. Играли в мяч мы обычно на площадке между нашим домом и усадьбой Павла Андреевича и если мячик нечаянно залетал на его картофельные грядки, мы не знали, как его достать. Павел умер лет через пять после Николки и на его похоронах я был на кладбище. Был жаркий летний день, нещадно кусали комары. Позже сын Павла, давно уже живший в городе, поставил на могиле крест и не виданную раньше в нашей деревне деревянную оградку, покрасил их зелёной краской. Впоследствии, когда мне приходилось бывать на кладбище, всегда подходил к этой могиле, вспоминал тот летний день. Странно, что кресты и ограды на более поздних могилах давно уже все сгнили, а остатки этой зелёной оградки, на которой и краска-то не разу не обновлялась, всё ещё существует. Саму Анну Короткую сын тогда же увёз в город, где она вскоре умерла и была похоронена на городском кладбище. Скорее всего теперь её могила всеми  забыта, поскольку никого из детей, да, пожалуй, и внуков уже нет в живых, а для следующих поколений предки как правило совсем не интересны. Эти потомки не могут, например, знать, что Анна говорила низким и громким голосом, всегда поучительно. Помню, например, такой эпизод. Коровы перед отёлом обычно снижают надои и в конце совсем перестают давать молоко. В один из таких периодов я сидел за столом и хлебал ложкой молоко из крынки (раньше не пили молоко из стакана). Рядом на лавке сидела Анна, часто ходившая к нам в гости. Как будто ещё и сейчас я слышу её голос: "Почему ты ешь молоко без хлеба? В этот  период молоко хлебают не ложкой, а шильцем".  Мне было странно - как это можно хлебать шильцем? Вообще, я давно уже заметил, что все старики, которых дети увозили в город, не могли там нормально жить и очень быстро перебирались на кладбище. Убеждён, что в возрасте ни за что не следует менять место жительства - ни к чему хорошему это никогда не приводит.

.....У нас  в семье была родственница (я даже не знаю степени родства), которую обычно называли бабка Дунька. Сын её уехал  в Москву, где, между прочим, получил образование и работал в каком-то министерстве, а бабка Дунька жила одна в очень старом доме. Сын её увёз к себе, когда мне было не больше четырёх лет. Тем не менее я запомнил её - высокая грузная старуха, всегда ходившая по деревне с клюкой. Помню, что я бывал и в её приземистой избе. Там были такие широкие половицы, вытесанные из цельных деревьев, что с трудом перепрыгивал через половицу в поперечном направлении.
.....Однажды маме надо было куда-то съездить и она оставила меня на одну ночь у моей крёстной Ксении, которую я очень любил. Ксения положила меня в свою постель и помню, что мне было очень неудобно и холодно, я боялся прижаться к ставшей вдруг какой-то чужой и как будто не знакомой женщине. Про себя я тогда решил, что больше никогда не соглашусь остаться у кого-нибудь на ночь.

.....В деревенский магазин никогда не привозили фрукты и овощи, попасть к нам они могли только с родственниками из города, приезжающими в отпуск. Поэтому я прекрасно помню, как впервые попробовал яблоко, арбуз и т. д. Помню, как первый раз на пристани увидел помидоры, которые кто-то привёз и они лежали на палубе в корзинке. Мне тогда казалось, что эти великолепные ярко-красные плоды должны быть необычайно сладкими и вкусными, очень хотелось их попробовать. Не могу даже описать, насколько сильно было моё разочарование, когда потом, уже через сколько-то лет, я попробовал их - на самом деле они оказались просто отвратительны на вкус.
.....Внизу против нашего дома речка Усолка делает крутой поворот на котором образовался довольно глубокий омут. Наш берег крутой, а на другой стороне реки на мысу всегда имелась песчаная коса, на которой все любили играть и купаться. Повыше омута дети постарше могли перейти через речку вброд и иногда сёстры переносили меня на руках. Но часто они этого делать не хотели, так как им и самим надо было поддерживать подол, чтобы не замочить. Тогда мне приходилось бежать метров сто до моста, а потом по другому берегу столько же обратно. На этом пути надо было дважды перелезть через изгородь (огородь по нашему), пройти одно очень мокрое место, где выходили ключи и грязь была необычайно холодной, а на другом берегу возле старых берёз всегда росли какие-то колючки, сильно коловшие босые ноги. Мне было обидно до слёз от несправедливости, что я один должен был страдать и проделывать этот героический путь. Однако, оказавшись на тёплом, промытом водой песке, испытывал такое удовольствие, что все невзгоды быстро забывались. Можно было бегать по краю косы по воде, строить из песка дворцы и башни, рассматривать мелких рыбок, смело подплывавших к самым ногам, любоваться стрекозами или ласточками, стремительно летающими над самой поверхностью воды. Самым большим счастьем было, когда на нашем берегу в это время мама стирала, или чистила песком самовар и другую медную посуду (раньше в деревне у всех была разнообразная медная посуда - она долговечна и очень практична).  Через речку я громко кричал матери, привлекая к себе внимание, а она махала мне рукой и улыбалась. Господи, как же давно это было! И как это печально, что нельзя вернуться в тот удивительный мир хотя бы на пару мгновений...
.....Помню, что я не мог выговаривать букву Р, у меня получалось что-то вроде Л. Как сейчас вижу, что мы с моей старшей сестрой в зимний вечер сидим у жарко горящей печки, в которой варится картошка в чугунке. Сестра говорит мне: скажи ррр и я испеку тебе луковицу. Я любил печёный лук, да и теперь люблю лук во всяком виде. Изо всех сил стараюсь выговорить это злополучное р, а сестра весело смеётся надо мной.
.....У нас была чёрная корова Чернуха с небольшим ромбовидным белым пятном на спине, по которому мы её издали узнавали. У Чернухи был своенравный характер и все дети побаивались её рогов. Помню, как я однажды, набравшись смелости подошёл к ней с куском хлеба. Ничего страшного не произошло, корова взяла хлеб из моей руки и с тех пор у нас с ней установилась настоящая дружба, я всегда старался её чем-нибудь угостить.  Иногда позволял себе даже подтягиваться, как на турнике, уцепившись руками за её рога, а Чернуха терпела такие вольности. Была также белая курица, тоже очень агрессивная. Когда бабушка выпускала её из клетки погулять по избе, я залезал на печку, опасаясь нападения. Куру эту вывел мой старший брат, подложив яйцо в гнездо сороки. Все были уверены, что она потому белая и "клевачая", что выпарилась под сорокой. Был также такой случай. Собирая с сёстрами весеннюю клюкву на болоте за деревней мы спугнули с построенного на кочке гнезда какую-то большую птицу. Когда дома мы об этом рассказали, бабушка предложила подложить в гнездо пару куриных яиц. Вместе с бабушкой мы снова отыскали эту кочку и положили яйца. Однако, когда мы пришли в положенный срок за цыплятами, увидели, что птица больше не вернулась на гнездо. Свои яйца бабушка взяла обратно, а разбив яйцо птицы обнаружила, что там уже появился зародыш птенца. Мне до сих пор жалко и досадно, что по нашей вине оказалась загубленной птичья кладка. Теперь-то я знаю, что потревоженные на гнезде человеком или животным, обратно на него не возвращаются глухари, тетерева, журавли, лебеди, иногда и гуси. Поскольку человек всё активнее вторгается в самые глухие места, птицам этим просто не остаётся больше места на нашей земле.

.....Большое колхозное стадо обычно пас пастух на отведённом для этого участке луга. Частных же коров никто не пас - их просто отпускали в лес, где на разных полянах, вырубках, возле ручьёв всегда достаточно разнообразных трав, видимо, очень полезных для животных. Я уверен, что молоко от коров, свободно гуляющих по лесу, вкуснее и полезнее, чем от тех, что пасутся на лугах на одних и тех же местах. В жаркие дни июня и июля коровы не могут пастись днём из-за оводов, поэтому их отправляли в лес на ночь. С малолетства нам поручали гонять коров на ночное пастбище. Мне очень нравилось это занятие несмотря на то, что по засохшей или, наоборот, растоптанной после дождей глине идти за коровами босиком было не очень приятно. Обратно нам не надо было идти по этой дороге и мы весело бежали наперегонки по мягкой травянистой тропке, ведущей к дому кратчайшим путём. Иногда какая-нибудь корова по какой-то причине не возвращалась из леса и тогда организовывались её поиски. Рассказывали также, что когда-то в прошлом была пара случаев нападения на коров медведя. Коровы знают время дойки и сами во-время приходят домой, но иногда они почему-то опаздывали. Тогда бабушка открывала окно и громко кричала: "пестрёнушки, бурёнушки, чернонюшки, домооой - домооой!" Не знаю, слышали ли коровы эти призывы, но обычно вскоре они появлялись из леса - из нашего окна их было отлично видно. Тогда мы старались рассмотреть, идёт ли наша чернонюшка и с радостью узнавали её по белому пятну на спине.

.....Наша мама много лет занималась выращиванием колхозной капусты и мы - дети активно помогали ей в этой работе. Сначала выращивали рассаду в парниках - невысоких бревенчатых срубах, заполненных конским навозом и землёй. Не было ни плёнки, ни стеклянных рам - парники закрывались соломенными матами. Нашей обязанностью было закрывать капусту холодными вечерами. Приходилось бежать босиком по очень холодной от росы траве на другой конец деревни и долго раскатывать маты, страдая от комариных укусов. Утром открывала парники сама мама, нас не заставляла вставать так рано. Наступал срок высадки рассады в грунт и в этом деле участвовала целая бригада колхозников. Рассаду бережно перекладывали на плетёные противни и на санях везли на поле, высаживали в заранее приготовленные лунки, затем поливали. Наступал период самой тяжёлой работы - огромное поле капусты надо было почти ежедневно поливать и подкармливать замоченным в бочках навозом. Воду таскали из речки, у которой были довольно высокие и крутые берега. В июне-июле у нас почти нет ночей и работали обычно почти до двенадцати часов. До изнеможения доводили комары, особенно злые в этот период. Тем не менее, нам нравилась эта работа, хотя несколько досадно было слышать, как другие дети играют наверху в деревне или веселятся в клубе "и горя не знают". Деревенское воспитание было таким, что отказаться от работы было просто немыслимым делом.

.....В добавок к капусте выращивалась ещё большая поляна лука и грядки моркови. Для окучивания капусты и прополки нашей матери в подмогу всегда выделяли одну и ту же пожилую женщину - жену высланного с Украины мужика по фамилии Пацюк, видимо, бендеровца. Как звали Пацюка по имени, кажется никто и не знал. Работал он в леспромхозе на самой тяжёлой работе - навальщиком, то есть нагружал брёвна на сани. Все поражались его огромной силе - он справлялся с брёвнами в одиночку, тогда как на эту работу всегда ставили двоих. Кстати, среди украинцев, особенно западных, часто встречаются люди такого типа: высокие ростом, с длинными руками и пудовыми кулаками. Все они силачи и именно к такому типу принадлежат известные украинские боксёры братья Кличко.

.....Целыми днями наша мама с бабкой Пацюк окучивали капусту, пропалывали лук и прореживали морковь, нас детей к этой работе обычно не привлекали. Пацюки не знали русского языка и я впервые слышал украинскую "мовь" от этой бабки. Они с моей матерью бойко разговаривали (на её языке "балакали") и, как ни странно, мать всё прекрасно понимала. Было смешно слышать эту речь - казалось, что украинка нарочно коверкает некоторые наши слова. Теперь мне странно, почему по телевизору невозможно понять ни слова из речей украинских политиков? Сам Пацюк был нелюдим и почти никогда ни с кем не разговаривал. Мы - дети побаивались его и старались не попадаться на дороге, хотя, разумеется, он никогда никого не обижал. У нас в деревне никто не разводил коз и свиней, держали только коров и овец, а у Пацюка были козы, для которых он заготовлял на зиму осиновые листья. Пацюк срубал огромные осины в лесу, обрывал листья и носил их домой в мешках. Нам было жаль осины, которые оставались лежать в лесу, постепенно сгнивая. Пацюкам отдали дом, в котором уже давно никто не жил - тогда уже люди стали покидать деревню и брошенных домов постепенно становилось всё больше. В деревне всех поражали неустроенность и грязь в доме у Пацюка; коз, например, он держал в одной из комнат, превращённой в хлев, пол практически никогда не мыли и на нём всегда были навоз и солома. От бабки Пацюк так сильно пахло навозом и чесноком, что я не мог долго стоять возле неё.

.....Потом много радости доставлял нам период уборки капусты! Урожай всегда был великолепным - многие кочаны мы с трудом могли поднять. Мама несколько раз участвовала в районной выставке, как победительница соревнования. Часть урожая выдавали колхозникам и весело было рубить и засаливать капусту в бочке. Теперь кажется, что такой вкусной капусты я уже больше никогда не пробовал.
.....Помню, как сёстры впервые взяли меня за морошкой на болото, называемое Васькина рада. После того, как мы некоторое время собирали ягоды, сёстры спросили меня: "Как ты думаешь, в какую сторону надо возвращаться домой". Я, конечно, показал совсем не в том направлении. Все смеялись, а мне было обидно, поскольку казалось, что я всё-таки прав. Когда же мы пошли домой, никак не мог понять, как это дом оказался совсем в другой стороне.

.....В середине лета в жаркую погоду бывает "медвяная роса". Помню, как мы однажды с мамой пошли вечером косить сено для коровы - днём мы работали в колхозе. И мама обратила моё внимание на то, что опустилась медвяная роса. Она была особенно хорошо заметна на гладких листьях осин и ив, листья сделались блестящими и липкими, покрытыми слоем настоящего мёда, очень сладкого на вкус. Я до сей поры не знаю, что это за феномен, какова его природа. Можно только предположить, что однажды зацветает какой-то медонос и насыщает воздух мёдом. Но почему он конденсируется на листьях? Во всяком случае, считалось, что сено, накошенное в такой  момент имеет высшее качество, про такое сено говорили, что оно очень "едкое" - особенно охотно поедается животными.

.....С моим другом Володькой Рудным мы часто ходили вверх по реке к месту, называемому "Большой омут" ловить пескарей. В нашей деревне их называли пескозобами, а точнее даже искозобами. Эта небольшая рыбка очень вкусна запечённая в пироге (в курнике). Мы никогда не брали с собой посуду для рыбы, а просто рассовывали её по карманам, испытывая большие неудобства от намокания нашей одежды . Однажды мы попали в сильную грозу и вымокнув до нитки побежали напрямик по лесной дороге к дому. Вдруг мы услышали шум трактора, который тракторист гнал зачем-то из лесосеки в деревню. Раньше мы трактора вообще никогда не видели. К нашему огромному счастью тракторист остановил машину и пригласил нас в кабину. Там было широкое и мягкое сидение, сильно, правда, испачканное. С восторгом мы наблюдали, как парень управляет этой огромной машиной, двигая рычагами. В деревне все сбежались посмотреть на это механическое чудо, а мы с Володькой были на седьмом небе от счастья.
.....Когда я уже стал побольше, мы с бабушкой пошли вылавливать из речки дрова. Заготовленный леспромхозом за всю зиму лес сплавляли "молем", то есть врассыпную. Вместе с деловой древесиной обычно плывёт много всяких малоценных отходов. Стоишь у самой воды и высматриваешь те брёвна, которые ни на что не годятся, кроме, как на дрова. На ходу поддеваем дерево багром и вдвоём с бабушкой тащим его подальше от воды. Постепенно накапливалась порядочная куча, которую потом осенью, когда появится снег, мать на лошади перевезёт к дому. Ловили дрова и в других семьях, хотя вообще-то этого делать было нельзя - дрова тоже транспортировались в город. Если в куче оказывались более ценные брёвна, сплавщики при "зачистке" реки сбрасывали их снова в воду. Наших же с бабушкой дров обычно не трогали, так как мы вылавливали совсем уж бросовую древесину, которая всё-равно при дальнейшем сплаве, сплотке и буксировке в город терялась, засоряя берега реки или уплывая в море. Кстати, раза два было так, что из-за маловодной весны лес не успевал выплыть из нашей речушки в Северную Двину. Усолка мелела и дальнейший сплав оказывался невозможным - лес оставался в речке на всё лето и последующую зиму. Для нас это было сущим бедствием - негде было даже искупаться или половить рыбу. Древесина за год намокала и тонула, засоряя реку. Да и рыбе наносился огромный вред, что, по-видимому, способствовало тому, что теперь она почти уже исчезла, хотя и сплава-то давным-давно уже нет
.....Мне с раннего детства больше всего нравилось то время весной, когда начинает расти трава, зацветает черёмуха, появляются цветы купальницы (у нас называли балаболками). Воздух насыщен чарующими запахами, лес звенит от пения всяких птиц, то и дело со всех сторон слышен голос кукушки. Хорошо было в это время прогуляться по нашему высокому угору на другой конец деревни, на высокий мыс, называемый Усыпь, где росли три старых берёзы, под сенью которых часто собиралась молодёжь, устраивались игры, хороводы. Весело было лечь на траву и катиться по крутому склону, наподобие бревна. Начинала кружиться голова, от чего становилось только ещё интереснее. Однажды мы так катались с моим двоюродным братом Юркой, который вообще-то жил в городе, но на лето всегда приезжал в деревню к деду. Перед прогулкой Юрка "для форсу" нацепил на рубаху дедову медаль "Наше дело правое, мы победили". Тогда после войны практически всех наградили такими медалями. Естественно, что медаль во время катания отцепилась и это для Юрки грозило крупными неприятностями. Наши поиски ни к чему не привели. Назавтра мы целой гурьбой, включая и взрослых, искали злополучную медаль, но всё безуспешно. Я думаю, что и поныне она ржавеет где-то там, в теперь уже никем не мятой и не кошеной траве.

....С Юркой связан ещё один эпизод, запомнившийся мне на всю жизнь. Он был старше меня года на два, но плавал в речке ничуть не лучше меня. Однажды мы в компании других детей обоего пола купались в омуте, который называли "омут на подгоре". Это было самое популярное место для купания и детей и взрослых. Мы пытались учиться плавать. Для этого заходили в воду, так далеко, насколько хватало нашей смелости, а потом, барахтаясь изо всех сил, старались плыть или хотя бы нырять в сторону берега. В какой-то момент мы заметили, что Юрка куда-то исчез и все замерли в оцепенении. Вдруг я увидел, что его несёт течением, причём вниз лицом, не шевелится и плывет не по поверхности, а, как сказали бы рыболовы, в пол-воды. Его уже вынесло на мелкое место, где можно было бы встать на ноги, но он этого почему-то не делал. Все страшно испугались и никто даже не мог двинуться с места. И только один парень постарше нас, который не купался, а просто сидел на песке, забежал в воду и за руку вытащил Юрку на берег. Должно быть с момента утопления прошло мало времени, потому что откачивать Юрку не пришлось, он сильно закашлялся и вскоре сам встал на ноги. Мы тотчас побежали домой, на ходу договариваясь ничего не рассказывать, так как знали, что нам могли вообще запретить купание. В тот раз я впервые понял и навсегда запомнил, насколько легко можно расстаться с жизнью, как хрупка и ненадёжна судьба каждого из нас.

....Очень любили такое развлечение. Надо забраться на не толстую берёзу, или иву, или черёмуху и, повиснув на руках, заставить деревце согнуться. Таким образом можно плавно опуститься на землю. Это называлось у нас - спускаться на парашюте. Однажды соседка Валька, которую мы обычно называли Сёмкой, поскольку отчество её было Семёновна, пытаясь таким манером "спуститься на парашюте" повисла "между небом и землёй" на приличной высоте. Просто дерево оказалось несколько толще, чем надо бы, учитывая её вес. Валька была заикой и заикаясь от страха сильнее обычного закричала: Шурка пп-остели чч-тто-нибудь, сс-сейчас падать буду. И в тот же миг свалилась в кусты. Немного поцарапалась, а так - ничего, обошлось.

....По-видимому, детский организм намного выносливее, чем у взрослых, так как часто при падениях дети отделываются только испугом, тогда как взрослый человек в такой ситуации неминуемо бы покалечился. Подобный случай был с моим другом Алькой.  Однажды старик Михайло Иванович, который был мастером на все руки, построил, как теперь сказали бы, колесо обозрения. Всё сооружение было сделано из дерева "без единого гвоздя". Колесо покоилось на четырёх высоких столбах, на которых был установлен деревянный вал. К валу крепились жерди, на концах которых подвешивались сиденья. Они висели на кольцах из скрученных толстых берёзовых виц. Всего было четыре двухместных сидения. Два человека вращали колесо, перехватывая по очереди за концы жердей. Сидения поднимались значительно выше крыш деревенских изб, поэтому удовольствие действительно было стоящим. За катание Михайло брал небольшую плату. Однако, когда о таком "бизнесе" узнали в сельсовете, пришёл чиновник, оштрафовал владельца и запретил "аттракцион". Некоторое время колесо стояло без дела, пока его не сломали. Однажды Алька с другим своим товарищем решили самовольно прокатиться на колесе. Но когда сиденье с Алькой поднялось до самого верха, берёзовое кольцо лопнуло, ибо будучи беспризорным всё сооружение стало приходить в ветхость. Алька выпал из люльки, попытался удержаться на валу, не смог и грохнулся на землю. Некоторое время он был без сознания, но быстро очухался, совсем немного полежал в постели и уже вечером того же дня играл в лапту наравне со всеми.

....Помню, как впервые побывал в большом селе Морж (вообще-то, правильнее Моржегоры), расположенном в десяти километрах от нас. В этом селе располагался молокозавод, куда надо было ежедневно отвозить молоко с колхозной фермы. Утренний надой всегда отвозила специально поставленная на эту работу женщина, которую все звали Ольгой Коммунисткой, а вечерний - приходилось возить всем колхозникам по очереди. Однажды моя старшая сестра, которой уже доверяли это дело, взяла меня с собой. Она всегда брала кого-нибудь на эту поездку - младшую сестру, двоюродного брата Юрку, или ещё кого-нибудь, так как ехать через лес ночью одной было страшновато. Вначале мне было интересно, но после полуночи  стало клонить ко сну. Когда же наша телега покатила по селу - сна как не бывало. Морж казался огромным по сравнению с нашей деревушкой. Располагался он на высоком угоре, внизу был виден большой луг, покрытый какими-то жёлтыми цветами, а за ним в промежутках между кустами проглядывала лента Северной Двины. При утреннем солнце вода в реке казалась серо-свинцового цвета и была похожа на ртуть, которую мне однажды показывал брат. До этого я уже видел реку когда меня мама взяла с собой встречать из города свою двоюродную сестру. Но тогда лента реки была тёмно-синей в обрамлении ярко-зелёных берегов и ослепительно белой песчаной косы вдалеке. Интересными казались названия отдельных частей этого большого села, которые называла моя сестра по мере продвижения к молокозаводу: Верхний конец, Вакорина, Рёлка, Алексеевское поле - такого большого поля я раньше не видел. Поражал открывшийся взгляду огромный простор, какого не было в нашей деревне, зажатой со всех сторон стеной леса. На молокозаводе приходилось долго ждать пока определят жирность молока и пропустят его через сепаратор. То, что оставалось от молока называлось обрат, его отправляли обратно в тех же флягах на корм телятам. Позже я, как и все дети нашей деревни, учился в Морже в 5-6-7 классах. Кстати, теперь дорога на Вологду проходит по краю Алексеевского поля и когда мне удавалось съездить в родные края, я всегда из окна автомобиля или автобуса с интересом смотрел на это поле и на дома села позади него, узнавая знакомые места. Раньше поле всегда было засеяно зерновыми, засажено картошкой, капустой и т.п.Теперь оно представляет печальную картину: только кое-где есть небольшие участки с картошкой, а всё остальное зарастает чертополохом, кустарником и откуда-то взявшимся борщевиком. Эти огромные растения раньше не встречались в нашем краю, их позже придумали сеять для силоса, а теперь борщевик одичал, стал совершенно не истребим и вытесняет местные травы.

.....В нашей деревне очень популярным было толокно - специальным образом приготовленная ячменная мука. Позже и в городских магазинах иногда продавали толокно в пачках, но оно делалось из овса и только отдалённо напоминало наше деревенское. Ну, а теперь уже, пожалуй, никто и понятия не имеет о такой еде. Толокно использовалось самыми разнообразными способами. Например, шаньги, вынимаемые из печи, мазали маслом и обязательно посыпали толокном, которое этим маслом пропитывалось. Шаньги и сами по себе невероятно вкусны, но с толокном ещё намного вкуснее. Или блюдо из редьки: натёртую редьку заливали квасом и обязательно добавляли толокно. Можно было ещё добавить туда холодной варёной картошки. Или кушанье из брусники: ягоды заливали водой, добавляли немножко сахару и обязательно засыпали толокном. Когда пекли блины, то их обычно ели так. Только что снятый со сковородки блин заворачивали в трубочку и ели обмакивая по очереди то в крынку с топлёным маслом, то  в толокно.Технология приготовления толокна такая. Ячменные зёрна заливали водой и ставили в русскую печь на  достаточно сильный жар и на весь день. Зёрна распаривались и от жара приобретали тёмно-коричневый цвет. После этого ячмень высушивали и мололи на жёрновах, как обычную муку, которая тоже была коричневой. Эта мука и есть толокно.

.....Рядом с деревней, внизу у речки была небольшая рощица, которую называли Куфта. Мы любили там устраивать всякие игры. Под руководством моего брата, строили там хижину из жердей укладываемых между забитых в землю кольев. Промежутки между жердями закладывали мохом. Брат организовывал работу, подражая колхозным порядкам: были назначены бригадиры, отвечающие за каждый вид работ, учитывалось и записывалось в тетрадь время отработанное каждым членом "колхоза", назначались трудодни, по которым впоследствии выдавалась награда и т. д. В построенном доме потом проводились собрания, устраивались игры, вроде, как в клубе. Когда брат уехал в город, я, став взрослее, тоже пытался организовать ребят на подобные игры. Но, почему-то, уже совсем не было так интересно и весело, как раньше.

.....Хорошо помню, как впервые привезли в нашу деревню кино. Это был фильм "Орёл" про русский корабль, погибший в бою. Кино было немое и мне почему-то кажется, что немое кино производит более сильное впечатление на зрителя. Потом был "Чапаев". Вскоре появилось и звуковое кино, работавшее от бензинового генератора, располагавшегося возле клуба прямо на улице. Очень часто механику не удавалось завести движок и тогда мы дети всей гурьбой толпились возле генератора, наблюдая за мучениями механика. Его работа нам казалась не менее интересной, чем даже само кино. Теперь-то я знаю, что квалификация механика была никудышной и его действия были довольно беспомощны: он много раз вывинчивал свечу и прокаливал её на горевшей тряпке, смоченной бензином, Этой же тряпкой старался выжечь бензин, накопившийся в цилиндре, пытался налить бензин в карбюратор, без конца прочищал контакты прерывателя, будучи не в силах получить приличную искру и т.д. Мне тогда очень нравился даже запах бензина. Иногда начало сеанса опаздывало на час или больше, но нас это нисколько не расстраивало, хуже было, если кино переносили на другой день. Когда наконец движок заводился мы с радостью бежали в клуб, но бывало и так, что мотор снова глох и всё начиналось сначала. Киномехаником работал Сашка Чудинов из Целезера, который нам приходился каким-то очень дальним родственником. Ночевал Сашка обычно у нас и мне он позволял смотреть кино бесплатно - я садился на пол у самого экрана впереди всех зрителей. В киноаппарате иногда тоже что-то не ладилось и в сеансе образовывались значительные перерывы, во время которых в зале загоралась электрическая лампочка. Поражала сила света от этой лампочки, не сравнимая со светом от наших керосиновых ламп.

.....Мы всегда с нетерпением ждали такие церковные праздники, как рождество и пасха (всегда говорили паска). Вовсе не потому, что нас интересовал религиозный смыл этих праздников. Рождество - это весёлое время школьных каникул, а кроме того можно было каждый день играть в клубе, ходить ряжеными и устраивать всякие проказы; такие, например, как рассыпать у кого-нибудь поленницу дров, приморозить двери, чтобы хозяева не могли утром выйти из дома, просто стучать поздним вечером в окна и прятаться, наблюдая тайком, как хозяева стараются в замёрзшие окна разглядеть, кто стучит, или выходят на улицу и, догадавшись в чём дело, добродушно ругаются. Однажды у нашего деда были сложены друг на друга штук пять саней, которые он построил и приготовил к отправке на лесосеку. Ватага ребят вечером спустила всю эту пачку саней с нашего угора. Сколько же было ругани у деда, когда потом пришлось вытаскивать эти сани наверх по глубочайшему снегу! В паску главным удовольствием были качели, для устройства которых дед обычно жертвовал верёвку. Качели устраивались всегда в егоршином гумне (назывался по имени прежнего хозяина, хотя все гумны уже были колхозными) и состояли из длинной доски, особым образом подвешенной на балку на верёвке. На доску садилась целая кампания, иногда человек до десяти. На концы доски становились два человека, раскачивающих качели, приседая в такт. Обязательно при этом пели хором песни. Детвора помельче в это время просто веселилась, затевая различные игры. Кроме того это уже была весна, длинные световые дни и более сытная еда, так как коровы начинали хорошо доиться, а куры нести яйца.

.....В детстве много слышал рассказов о гражданской войне, о пребывании в Усолье отряда англичан и о сражении между белыми и красными сразу за околицей деревни. Моего деда Николая белые мобилизовали и он в течение зимы 1918-1919г был в белой армии. Не очень ясно, почему его мобилизовали - ему уже было далеко за тридцать и военной подготовки он не имел, так как в армии не служил. Мне кажется, он сам пошёл на контакт с белыми, рассчитывая  получить какую-нибудь выгоду; это было в его характере. Появился в деревне дед уже весной, после разгрома белых на реке Емца. По его словам в белой армии был конюхом и весной дезертировал. Что было на самом деле неизвестно, мне кажется вариант с конюхом он придумал, поскольку за участие в боях могли наказать. У деда болела нога и как-то однажды я слышал, как он жаловался, что простудил ногу в окопах. Но если так, то он всё-таки  был не конюхом, а бойцом. Совершая свой побег дед сильно рисковал. Его могли расстрелять белые за дезертирство, если бы попался, могли расстрелять и красные за службу у белых. Видимо, деду сильно повезло.

.....Помню, как мой старший брат со своим другом Митькой решили построить аэросани. Тогда в деревню привозили кино "Семеро смелых", в которой полярники разъезжали на такой машине. В нашей семье потомственные столяры и брат успел кое-чему научиться у отца до того, как тот погиб в сорок первом. Построить сани было нетрудно. Из доски вытесали большой винт, закрепили его на стойке, а вместо двигателя приспособили к винту ручку, полагая, что вращая её достаточно быстро, можно заставить сани двигаться. Но не тут-то было - сани даже и не пошевелились. Тогда решили приспособить резину, закрутив которую можно было заставить винт вращаться некоторое время. С трудом, при содействии нашего деда, раздобыли подходящую резину. После закручивания её в течение 10 - 15 минут, отпустили винт. Вращался он всего лишь несколько секунд, а результат был всё тем же - сани никуда не ехали. Самое смешное - дед, видимо, тоже поверил в реальность этого "проекта". Потом мой брат уехал в город учиться в фзо столярному мастерству и аэросани долго стояли в нашем сарае. Когда я подрос, мы уже с моим другом Алькой приспособили их для катания с горки, пока однажды после неудачного спуска не сломали полоз, восстановить который мы уже не смогли. Кстати, принцип работы воздушного винта деревенской ребятне был прекрасно знаком. В деревне периодически вспыхивали повальные увлечения какой - нибудь игрушкой. Например, иногда все начинали сооружать луки для стрельбы стрелами. Обычно лук делали их вереска (можжевельника), а стрелы выстругивали из сосны.. Соревновались в дальности и меткости стрельбы. В другом случае все начинали строить ветряные мельницы, или летом вдруг увлекались катанием колёс с помощью специальной ручки, и так далее. Иногда все мастерили воздушные винты. Деревянная катушка насаживалась на ось, а на торце забивали два штыря - для этого отлично подходили старые граммофонные иглы. На штыри насаживался винт, вырезанный из жести. На катушку накручивали прочную нить. Сильно дёрнув за конец нити винт раскручивали до весьма приличной скорости. Под действием подъёмной силы винт сходил со штырей и поднимался на высоту намного выше крыши дома. Теперь, я думаю, дети не увлекаются забавами, подобными этим. Теперь у всех велосипеды, мобильники, компьютеры и т.д., а механические игрушки только заводского изготовления, часто даже и радиоуправляемые модели всяких машин. Вряд ли все эти игрушки приносят много пользы. Наши же увлечения приучали нас к творчеству, к трудолюбию, к умению сделать хорошую вещь своими руками. Без этих качеств жизнь в старой деревне была немыслима.

.....Катание с гор на санках в нашей деревне было очень популярным в досоветское время. Катались не только малые дети и подростки, но и достаточно взрослая молодёжь и даже  люди старшего поколения. Строились специальные санки, при этом каждый мечтал иметь санки лучше, чем у других. Во время моего детства массовых катаний уже не было. Время было трудное и, видимо, уже не было возможности организоваться, чтобы полить горку, да и делать санки уже было не кому. Но я помню одну уже довольно пожилую старушку Настасью, у которой были великолепные санки, подбитые медными торбазами (шинами) для лучшего скольжения и имеющие отличную отделку с украшениями. Наша деревня стояла на крутом угоре, а проезжая дорога круто спускалась к реке. Вот по этой дороге Настасья иногда и скатывалась с бешеной скоростью. Она сидела на санках, упираясь ногами в специальные подножки, а управляла направлением и скоростью движения с помощью специальной "правилки", которую держала в руке. Это было настоящее мастерство и мы смотрели на Настасью с завистью - у нас не было таких санок и мы не умели так кататься. Нетрудно было представить, как должно быть было весело в старое время, когда все от  мала до велика собирались на специально устроенных горках и неслись вниз, соревнуясь в мастерстве и смелости. Для нас же доступным было только катание на лыжах.

.....Помню, была граммофонная пластинка с записью начала театрального спектакля ,"Любовь Яровая". Первые слова там были:        -  "Люба, я пришёл к тебе последний раз. Будь проклято всё, что стало между нами!  Мне тогда было не понятно, о чём тут шёл разговор. Впоследствии я смотрел этот спектакль в передаче по телевизору, мне он не очень понравился. А сейчас уже практически и не помню его содержания. Но слова эти: "Люба, я пришёл к тебе последний раз..." почему-то навсегда врезались в мою память и я отчётливо помню голос того актёра, его интонацию, характерное шипение граммофонной пластинки...

.....В стихах Пушкина есть такие строчки: "Мальчишек радостный народ коньками звучно режет лед". Мне кажется нынешнему читателю не очень понятно, почему Пушкин применил тут слово "звучно". Дело в том, что при катании на коньках по первому осеннему льду на речке или озере воспроизводится громкий звук, напоминающий звук от стеклореза, усиленный многократно. Этот эффект отсутствует на катках, где лед заливают прямо на земле. Видимо, лед, да и вода тоже, очень хорошо проводят звук, потому что этот приятный для слуха гулкий звук разносится далеко по окрестностям и услыхав его невозможно было удержаться, чтобы не присоединится к катающим. У меня были коньки, которые мы называли снегурками; у них передок закруглен так, как у саней. Коньки мне достались от старшего брата рано уехавшего в город на учебу. Эти снегурки мы особым способом прикручивали к валенкам с помощью бечевки и специальной палочки. Катались по речке иногда пробегая по ней несколько километров туда и обратно. Кое-где на перекатах лед бывал недостаточно прочный и требовалась смелость, чтобы проскочить опасное место. Период катания всегда был недолгим, только до первого снегопада. Расчищать от снега площадку для катания всю зиму нам было не по силам. Обычно переходили на лыжи и санки.

…..Когда мне было лет тринадцать, мы с Алькой задумали одно предприятие, которое, как выяснилось позже, нам было явно не по силам. Нам очень хотелось иметь лодку, чтобы плавать по Усолке также, как это делали наши сверстники в фильме «Верные друзья».  Начитавшись «Робинзона Крузо» мы решили, что уж если он пытался выдолбить из толстого дерева лодку для плавания в море, то наверное мы сможем построить маленькую долблёнку для нашей речки. Отец у меня был потомственный столяр и плотник, поэтому на нашем чердаке имелся всевозможный инструмент для работы по дереву. Кое-чему я уже научился у старшего брата, который успел до войны получить уроки у отца и, пока не уехал в город, много столярничал.
…..После долгих поисков нашли возле речки Шидровка достаточно толстую осину, так как мне было известно, что долблёнки делают исключительно из осин. У нас такие лодки даже и назывались осиновками. С помощью двуручной пилы мы свалили дерево, отпилили кряж нужной длины, обтесали снаружи и начали выдалбливать. Работа продвигалась медленно, а поскольку стояла очень жаркая погода, то наша заготовка начала высыхать. С огорчением я заметил, что стали появляться мелкие трещины. Пришлось идти на консультацию к дяде Мише в надежде, что он знает эту технологию. Совет дяди Миши был не утешительным. Во-первых надо было древесину увлажнять и чем-то закрывать, не допуская высыхания. Во-вторых после окончания работы требовалось поместить лодку в какой-нибудь сарай и выдержать специальный режим просушки. Ну, а в-третьих, и это было самое главное, следовало добиться достаточно тонких бортов равномерной толщины, что было невозможно без применения специального шаблона. Как конкретно это делается и сам дядя Миша плохо представлял. (Уже пару лет спустя я узнал подробности. Как оказалось, вообще-то там не было ничего очень сложного и в принципе мы смогли бы справиться). После долгих колебаний всё-таки решили всё бросить. Потом иногда ходили смотреть, как наше незаконченное изделие разрушается под действием «внешних факторов».
…..Позже я уже один, без Альки, построил модель такой лодки, приблизительно метровой длины. Всё сделал правильно, и корпус нигде не треснул. Я поставил на мою модель мачту, соорудил парус, даже сообразил  сделать киль (для парусника совершенно необходимый), и потом пускал лодочку в свободное плавание на потеху своим ровесникам. Любо-дорого было посмотреть, как она бежит под ветром, преодолевая быстрое течение.

…..У нас была граммофонная пластинка с песней, в которой были такие слова:
…....Твоё имя в лесу перед боем
…....Ножом вырезал я на сосне...
Мне это казалось очень романтичным и пришла в голову идея также вырезать на дереве имя той, которую я, кажется, любил с тех пор, как помню себя. Надо сказать, что я любил её и всю мою последующую жизнь, хотя её-то это, пожалуй, не сильно занимало. Дерево я выбрал на высоком мысу над речкой на пожне, которая почему-то называлась Глинное. В этом месте всегда устраивали обеды и отдых во время сенокоса и оно мне очень нравилось. Чтобы никто не смог видеть мою надпись, я забрался по веткам повыше и вырезал заветное имя, поставил также дату. Мне тогда было пятнадцать лет. Потом уже лет, наверное, через двадцать, во время моего приезда на родину я вспомнил о заветной надписи и из посёлка, куда уже был перевезён наш дом,  специально сходил туда (что-то около семи километров) и нашёл дерево. Хотя и сильно уже заплывшая, надпись была заметна и имя всё ещё можно было прочитать. Потом я ещё раза два-три бывал там (это очень грибное место, и приезжая в гости к брату, я ходил туда по старой привычке за грибами, хотя их и можно было сколько угодно найти совсем рядом с посёлком). Но подняться на старое дерево уже не рискнул, да и надпись уже вряд ли можно было прочесть. Но само дерево всё ещё стояло и, я думаю, растёт оно и до сих пор. Во всяком случае, мне хочется в это верить, хотя прошло с той давней поры уже 60 лет.
.....Удивительно устроена наша память. Например, я часто вспоминаю один эпизод, когда я ещё учился в начальных классах. В конце марта - в начале апреля, когда у нас ещё лежат снега, часто бывает замечательная погода: ослепительно сияет солнце сгоняя снег, на пригреве уже довольно тепло, хотя в тени за домом ещё отрицательная температура. При южном ветре в воздухе уже ощущаются запахи цветущей весны, перемешанные с запахом тающего снега. Создаётся какое-то тревожно-радостное настроение, с улицы не хочется уходить. Я помню, как в один из таких дней мы с моим другом Алькой сидим на крыше крылечка дедушкиного дома и играем в шашки. Снег на крыше уже стаял и доски, на которых мы сидим, тёплые от солнца. Шашки эти сделал мой старший брат, который уже уехал учиться в школе ФЗО (интересно современные подростки знают, что это такое?). Шахматные клетки нарисованы на куске фанеры, а на свободном её краю нарисован журавль, вытаскивающий кость из пасти волка (по известной басне). Брат мой не плохо рисовал. Шашки представляют собой колечки, отпиленные от круглой ветки, чёрные покрашены синими чернилами. Одной шашки не хватает и её заменяет большая пуговица, которую Алька нашёл на снегу и положил в карман на всякий случай. Во дворе дед вытёсывает топором полозья для саней - по этой части он был большой мастер, а бабушка в избе у окна ткёт холст на ткацком станке (я прекрасно помню все операции по наладке станка и по всему рабочему процессу). Всё это я и теперь вижу, словно наяву, хотя уже давным-давно нет деда и бабки, не ходит больше по земле и Алька, на месте крылечка и самого дома растёт одна крапива, да и самой деревни уже нет и в помине, а то место, где она стояла, уже зарастает лесом. Всё это осталось только в моей памяти и исчезнет вместе со мной.

.....Эта фотография сделана с того места, где когда-то стоял наш дом. Фактически это вид из наших окон, хотя точка зрения из окна располагалась бы на три метра выше. Кустов ивы на берегу речки прежде не было вовсе и можно было увидеть круги на воде, когда, например, хариус хватал плывущий корм. Высокий мыс, на котором растут берёзы -  усыпь, с противоположной, невидимой на снимке стороны речка подмывает берег и мыс отвесно обрывается к реке, осыпается, потому и усыпь. Там стояли три очень старые и огромные дерева; теперь на их месте растут молодые. Никаких других деревьев, на пространстве до дальнего леса не было - все угоры были сенокосами, а ровные поляны внизу - пашней. Ограничивающий поле зрения лес был дальше и не таким густым, поэтому  свободное пространство, доступное взору, было просторнее. Ну, а в целом, пейзаж был тем же, что и сейчас - впечатление не сильно изменилось. Ясно, однако, что в дальнейшем всё будет быстро зарастать кустарником и лесом, преимущественно еловым, и наступит время, когда уже ничто не будет напоминать о бывшей деревне.

....Полуразрушенная церковь на снимке расположена где-то на берегу Белого моря. Точно такая же была и у нас, видимо строили по одному образцу. На той части (над входом), где разломана крыша, возвышалась высокая колокольня шатрового типа с луковкой, крытой осиновым лемехом. Обшивка церкви была выкрашена белой краской, очень стойкой, так как лет через восемьдесят после постройки здание всё ещё выглядело белым. Кресты располагались на колокольне и на основной части храма. Ниже стоящий крест комсомольцы сбросили в тридцатых годах, но подняться на колокольню у них "не хватило пороху" и тот крест стоял до конца, пока сооружение не разобрали для постройки клуба в Морже. Церковь использовали, как зерновой склад. В марте - апреле там проводили сортировку семян с помощью машины с ручным приводом. Если наша мама работала на сортировке, то нам иногда разрешали зайти в церковь. Тогда мы обязательно поднимались на колокольню, чтобы полюбоваться открывающимся простором. В ясную погоду можно было даже увидеть ветряную мельницу в Усть-Морже за пять километров от нас. .

...В девятом классе у нас появилась новая учительница по русскому языку и литературе, молодая девушка, которую после окончания института отправили в этот дальний лесной посёлок. Звали её Людмила Михайловна. Она мне сразу очень понравилась, а откровенно говоря, я с первого взгляда влюбился в неё. От её облика веяло теплом и уютом, мне нравилось, как она ходит, как пишет на доске, нравился её голос, её манера поправлять красивые волосы, которые беспрерывно стремились упасть на лицо и мешали ей. Видимо, мой взгляд был настолько красноречив, что она почти сразу же поняла эту мою влюблённость и потом относилась ко мне по особенному. К доске она меня почти никогда не вызывала, просто ставила одни пятёрки. Впрочем, и по всем предметам у меня были хорошие оценки, так что в классе, я думаю, никто ничего особенного в наших отношениях с новой учительницей не замечал.
...Однажды, когда уже учёба закончилась и мне надо было возвращаться в свою деревню, Людмила Михайловна, встретив меня, попросила зайти к ней домой. Жила она в соседнем с нами щитовом домике, таком же, как и тот, в котором располагался наш интернат. Когда я пришёл к ней вечером, она сказала - я хочу подарить тебе книгу - и вручила мне том с романом Гончарова Обрыв. Книжка была очень хорошо издана, в жёлтой обложке и с иллюстрациями. Подарив книгу, добавила: прочитай на каникулах и вспоминай меня. Я был удивлён этими её словами и должно быть покраснел от смущения; она не сказала - не забывай школу или что-нибудь в этом роде, а именно - "не забывай меня".
...Потом была чудесная пора каникул. Днём я работал в колхозе, что я всегда очень любил, вечера мы весело проводили в клубе с друзьями, а уже поздно ночью читал подаренный роман при свете белой ночи и при открытым окне в мансарде дома. Это была недолгая у нас пора, когда наша северная природа сияет всей своей роскошной красой, как бы компенсируя бесконечную мрачную зимнюю пору. Впереди предстоял последний десятый класс и уже мерещились какие-то перспективы, пока ещё не ясные, но, безусловно, удивительно прекрасные. Настроение было приподнятым и романтичным. И, должно быть, по этой причине роман производил на меня огромное впечатление. Казалось, что всё описанное в книге происходит со мной наяву. Я был пленён Верой, был уверен, что девушки прекраснее её нигде и никогда не было на свете. При этом я и правда всё время помнил о той, что сделала мне этот подарок и в какой-то степени даже отождествлял её с Верой из романа.
...Когда осенью мы снова собрались в нашей школе, я узнал причину и смысл слов, сказанных мне любимой учительницей. В то же лето она вышла замуж и уехала куда-то, навсегда исчезнув из моей жизни.
...Через много лет, когда я приехал летом в гости к брату, перевёзшему наш старый дом вместе со всем его содержимым из деревни в лесной посёлок, однажды стал искать на полке что-нибудь почитать и к великой своей радости увидел ту заветную книжку. Конечно, стал читать её снова, надеясь, что хоть на миг вернётся ощущение счастья, которое было в то давно прошедшее лето. Однако, роман уже казался довольно наивным, да и поступки Веры не воспринимались такими уж бесспорными. Тем не менее, считаю, что при очевидном несовершенстве есть в романах Гончарова какое-то очарование, может быть как раз и обусловленное этой самой их наивностью, а Обрыв несомненно занимает достойное место в русской литературе. И ещё я понял, что восприятие прочитанного очень сильно зависит от внешних обстоятельств, от возраста, от места и времени года, от погоды, ну, и, конечно, от романтического состояния души, какое было у меня тогда, счастливого и влюблённого.

...У нас было довольно много граммофонных пластинок, в основном ещё довоенных: Лидия Русланова, Вадим Козинцев, Леонид Утёсов и другие. Потом стали появляться пластинки с песнями военных лет. О классической музыке, в частности симфонической, знали мало, но была одна пластинка "Сказки венского леса" в исполнении симфонического оркестра. Я думаю её купил ещё мой отец, видимо за красивое название. Мне нравилось заводить эти "сказки", не потому, что я что-то находил интересное в самой музыке, а больше из-за того, что пластинка была совсем новой (её редко заводили) и музыка звучала громко и чисто. Кроме того, завораживало название.
...В последствии я, конечно, узнал, кто такой Штраус, почему этот вальс так назывался и вообще, что такое классическая музыка, которую стал понимать и любить. А потом появилась песня:
.....Сказки венского леса
.....Я услышал в кино,
.....Это было недавно,
.....Это было давно...
Когда я слышал её, сразу вспоминалось детство, деревня, граммофон, летний вечер, открытые окна и чистые громкие звуки, заполнявшие всё пространство в доме и на улице.

Продолжение по ссылке:

http://pessim50.ucoz.ru/blog